«Публика встала и начала танцевать — как в ночном клубе»
Алексей Мунипов поговорил с пианисткой Фидан Агаевой-Эдлер — перед ее 24-часовым марафоном женской музыки в берлинской церкви.
17 мая в берлинской St. Elisabeth Kirche уже во второй раз пройдет уникальный фортепианный марафон «A Room Full Of Voices» — 24 часа музыки, написанной женщинами-композиторами. Программа опубликована здесь, значительная часть пьес будет исполнена впервые — они были присланы специально в рамках open call. В проекте участвуют певица Нина Гуо, актриса и перформерка Марейка Хейн, режиссерка Тереза Райбер, но главную роль в нем играет берлинская пианистка Фидан Агаева-Эдлер — это она все 24 часа будет практически без пауз исполнять новую и новейшую музыку. Музыкальный критик Алексей Мунипов расспросил Фидан, чего ей это стоило.
— Насколько я понимаю, ты вообще сейчас играешь только женщин-композиторов. Как так получилось и с чего это началось?
— Когда я училась, да и позже, я играла, в основном, музыку, написанную мужчинами. То есть то, из чего и состоит обычный классический репертуар. Женщин у меня в репертуаре было очень-очень мало. Как и у всех. Это сейчас я вдруг оказалась в таком пузыре — кажется, что все играют женщин-композиторов. Но еще буквально вчера ничего такого не было.
А потом я оказалась в Берлине и начала знакомиться с живыми авторами. Композиторы вдруг стали не какими-то абстрактными фигурами, строчками в названии партитуры, а реальными людьми. И среди них было много женщин. Сара Немцов, Маргарита Юбер, Азиза Садыкова… И я стала играть их музыку. Не то чтобы я изначально планировала фокусироваться именно на современном репертуаре, но благодаря общению эта музыка как-то сразу стала мне понятна, я начала ее слышать. Она стала настоящей.
Это вообще очень интересная и живая сцена. Чем больше я играла, тем больше мне присылали новой музыки. Самые разные композиторы и композиторки. Особенно во время ковида, когда я каждый день делала лайвстримы, и стало понятно, что мне можно прислать пьесу, а я на следующий же день могу ее сыграть и выложить. Меня просто завалили нотами.
Поначалу у меня не было идеи играть только женщин. Потом, в 2021-м году, я записала диск Fenster, где были одни только женщины, и как-то все стало перевешивать в эту сторону. Потому что в какой-то момент я поняла, что есть огромное количество произведений, которые вообще никому не известны. Они вообще не записаны, или записаны, но очень мало играются. При том, что это отличные вещи! И это — сюрприз — музыка, которая написана женщинами. И я стала активно играть только ее.
И потом режиссерка Тереза Райбер предложила придумать вместе громадный концерт, где весь этот репертуар можно было бы показать. Понятно, что такой марафон — это уже не совсем концерт, а скорее акция. У того, что называется long-durational performances, своя драматургия. С течением времени ты меняешься, слушатели тоже меняются. Одни вопросы исчезают, появляются новые.
— Какого рода вопросы?
— Ну мы же привыкли к формату классического концерта. Послушал пьесу, похлопал, еще послушал, похлопал. Исполнитель сел, встал, антракт, потом все заново. Час, ну два часа, и ты идешь домой.
Мне всегда хотелось попробовать поменять этот формат. Не в ущерб качеству и содержанию, просто по-другому. Было же много экспериментов — когда люди лежат и в полудреме что-то минималистское слушают, типа Симеона Тен Холта.
Году в 2012-м пианисту Марино Форменти на Berliner Festspiele построили такую будочку с роялем, и он там недели три жил. В одном отсеке спал, а в другом стоял рояль, и он играл часов по 12 в день. Он ни с кем не разговаривал, не отвечал на вопросы — только играл. Все, что ему в голову придет.
По-моему, он выбрал произведений десять, которые в течении трех недель играл нон-стоп. Я была дважды. В первый раз где-то в самом начале — он был очень серьезен, педантично писал на доске, какое произведение играется сейчас, какое будет следующее. А потом зашла недели через полторы — и там вообще другая аура была. Он уже ничего не писал, был слегка обросший, написал только «doesn't matter, just listen». Играл-то, в общем, то же самое, но эффект был совершенно другой.
Мне всегда хотелось что-то такое придумать. Убрать это разделение между исполнителем и залом. Вот мы в прошлом году делали такой марафон, и люди, по большей части, не знали, что я играю. Ну, там были экраны с названиями произведений, но это тоже не сильно помогает. Музыка была разная, и старинная, и современная, но вещи-то неизвестные. Это я уже закончила или еще нет? Это пауза или уже другое произведение началось? Хлопать или нет? Люди просто внимательно слушали. А если очень понравилось — хлопали, причем там, где хотели. Кто-то лежит, кто-то ходит по залу. Некоторые приходили раза три за день — выходили поесть, возвращались. Моя дочка, ей 11 лет, была часов 12 или даже 14. И не хотела уходить на ночь, хотя она вообще-то современную музыку не очень.
И это все такой кайф! Все эту свободу чувствуют. Потому что все эти рамки — сиди, молчи, не двигайся, не кашляй, делай серьезное лицо, не дай бог засмеяться — творчеству и вдохновению совершенно не способствуют. Это то, что от классических концертов может только оттолкнуть.
Хочется, в общем, какой-то легкости. Убрать эти барьеры. И церковь, в которой мы играем — она отличная. Там куча места, не скрипит пол, можно спокойно ходить или лежать, делать что угодно.
— Все-таки эти барьеры так просто не убираются. Все равно ты играешь, а остальные слушают; ты жрец, а все участники ритуала.
— Конечно. Я готовлюсь по 10 часов в день, бесконечно учу новые пьесы — это важно. Нельзя подойти и сыграть вместе со мной. Но не забывай, что все это продолжается 24 часа. В начале да — все очень серьезные, молчаливые, одеты и причесаны. А потом, когда проходит ночь… Вообще другие ощущения. Все уже в измененном состоянии сознания — и я, и слушатели. Были же те, кто оставались на ночь и тоже не спали. А многие, кстати, ушли и потом вернулись утром, посмотреть, я там живая еще? А когда я играла «Техно-этюды» Карен Танаки, публика встала и начала танцевать, как в ночном клубе.
— Для концертирующего пианиста то, что ты описываешь — это полный кошмар. Очень сложно с полной отдачей играть даже несколько часов подряд. 24 часа — это какой-то невероятный трюк.
— Я, конечно, выстраиваю программу с учетом того, что я в какой-то момент буду суперуставшей и не смогу играть что-то очень сложное. В прошлый раз, например, я поняла, что ночью и под утро хорошо идет барочная музыка, потому что там не слишком много разных приемов, и всё в одном регистре, не нужно так уж сильно руками двигать. Какой-нибудь новый минимализм тоже идет неплохо.
На самом деле, самое сложное в этом деле — паузы. Если ты в потоке, можно всю ночь играть и не спать. Любой человек это испытывал — если что-то волнительное вечером произошло, потом сложно заснуть, потому что в голове продолжаешь это прокручивать. Вот остановиться и потом снова начать — это мучительно.
В прошлый раз я первый раз поплыла где-то часов через пять. Ну как поплыла… Когда сбиваешься и сложно вернуться на рельсы. Но выпила эспрессо и как-то вырулила. Потом очень сильно стали болеть пальцы ног, начались спазмы — потому что нажимаешь на педали все время. Это было тяжело. Но прошло. На этот раз я на утро поставила в том числе и довольно сложные вещи. Но, надеюсь, что справлюсь.
Этот концерт — во многом метафора. Он символизирует всю выдержку, терпение и пробивной характер женщин-композиторов. Которые писали музыку несмотря на то, что все были против них — не давали, запрещали, ставили палки в колеса, говорили, что не женское это дело.
— Что ты чаще всего слышишь, когда описываешь людям идею этого концерта?
— В своем кругу я слышу много поддержки. Но это мой баббл. А если чуть выглянуть… Когда я постила в музыкальных сообществах объявления о том, что ищу новую музыку женщин-композиторов, то много раз получала в ответ недовольные мужские комментарии, что мол, ну вот, ОПЯТЬ женщин, а нас когда? Когда же наша очередь? Или даже просто слали свои пьесы — на марафон женской музыки!
Замечу в скобках, что когда женщина-композитор присылает тебе свои сочинения, она сперва всегда спросит, можно ли прислать, удобно ли. Мужчина шлет молча, без всяких сомнений, вопросов и уточнений, даже если этот open call к нему точно никакого отношения не имеет. Просто наблюдение.
— Думаю, что самая распространенная реакция, с которой я сам чаще всего сталкиваюсь, это «зачем делить музыку на мужскую и женскую? Есть только хорошая и плохая!».
— Ха, я недавно слышала от одного композитора получше вариант — нет хорошей или плохой музыки, есть хороший или плохой нетворкинг! Типа знакомства решают, знают тебя — значит, будут играть.
Меня еще часто спрашивают — а вот если ты слышишь какое-то произведение, ты можешь сказать, кто это сочинил, женщина или мужчина? Ну что за чушь, нет, конечно. Как вы себе это представляете, типа внутри лампочка зажигается — «женское»? Нет такого.
Но фактор качества есть всегда. Женщины тоже пишут плохую музыку. Как и мужчины. И я не буду играть какую-то ерунду ради идеи или по знакомству, просто не хочу тратить свое время. Ниже какой-то планки — не буду даже браться. Но, с другой стороны, если произведение даже не самое, может, выдающееся, но есть структура, задумка, или если оно затрагивает какие-то важные для меня темы, политические или социальные — я сыграю, почему нет? Бывают вещи, которые в большей степени арт, чем просто музыка. Это нормально, и для меня политическое не существует в отрыве от музыки. Точно так же я не готова играть музыку людей, высказывания которых мне неприятны. Зачем? Есть много других людей, которых стоит поддерживать.
— То есть ты не готова играть музыку плохих людей.
— На самом деле, кто их знает, какие они. Но уж по крайней мере — не стой на стороне зла. Зачем мне поддерживать людей с сомнительными взглядами? Или играть композитора, который ведет себя неприятно по отношению лично ко мне? У меня так много еще неигранной музыки — за всю жизнь не осилить. Даже если я буду каждый год играть по марафону.
— Сомнительные взгляды, подозреваю, были у многих композиторов.
— И для меня это повод быть разборчивой. Вот, знаешь, в прошлом году был open air на Bebelplatz, и там играли Вагнера. И я вот думаю - ну зачем? Зачем вы играете именно Вагнера на площади, где сжигали книги? Почему именно там? Больше некого, что ли?
— Когда мы говорили про вопросы, которые могут возникнуть у слушателей на таком марафоне, я думал, что самый напрашивающийся — о том, как так вышло. Вот смотрите, концерт, который длится 24 часа — 250 пьес, сто с лишним героинь, почти все — наши современницы. И никто эту музыку не знает. И их самих тоже.
— Да я сама их еще недавно не знала. Года два назад я сделала себе Spotify-лист с фортепианной музыкой женщин-композиторов. Добавила туда все, что нашла. Тут надо добавить, что это только записанная музыка - то есть крохотная частица от написанной. И это гигантский список! Там сейчас 2500 с лишним пьес, 155 часов звучания. И о многих я никогда не слышала - ни о композиторах, ни об исполнителях. Я помню, что однажды из принципа решила поиграть эту музыку по алфавиту. Дошла до буквы “Б” и сдалась.
В этот раз я специально так выстраиваю программу, чтобы показать, какой это разнообразный, богатый репертуар. Тут авторки со всех континентов, даже из Австралии. Очень много разных направлений — не только то, что сейчас популярно в Германии, но и то, что много исполняют в Азии, Америке. Есть абсолютные шедевры, есть то, что буквально вчера сочинено, и мы не знаем, останется ли это в истории музыки. Процентов 90 — современная музыка. Но все это музыка безусловно хорошего качества.
— Чему тебя учит этот опыт?
— Понимаешь, по сравнению с тем, чему меня учили в консерватории — это просто другая жизнь. Обычно пианисты играют музыку, которая всем известна. Естественно, в этом много соперничества, куча ответственности — и я поняла, что не хочу заниматься этим просто по инерции. Мне хочется, чтобы у каждой минуты моего времени на Земле был смысл. Когда я играю музыку женщин, я точно знаю, что этот смысл есть. Я, кстати, не одна такая, еще есть несколько пианистов, которые на ней специализируются. Но я постоянно играю музыку, которую не играет больше никто. И это классное ощущение. Просто хочется, чтобы в этом не было никакой экзотики, чтобы это стало обычным делом. Все мои ученики играют музыку женщин-композиторов, для них это нормально. И мы в этот раз делаем даже kid’s special — кусок марафона, куда можно прийти с детьми. Чтобы они тоже с самого раннего возраста привыкали слушать эту музыку.
— Для тебя как для исполнительницы эта музыка чем-то отличается? Может, ощущения от нее другие?
— От музыки мужчин-композиторов? Нет. Совершенно никакой разницы. В смысле качества? Нет. Техники? Тоже нет. У меня в марафоне музыка 120 композиторок. Как их можно привести к одному знаменателю? Они очень разные. Ведь про мужчин же никто так не спрашивает. Есть ли что-то общее в музыке мужчин-композиторов, вообще всех — ну это странный вопрос, да?
— Но при этом идея обнаружить «скрытое женское» в музыке — это важная часть феминистского поворота в теории музыки.
— В противовес «скрытому мужскому»?
— Есть, например, такая нашумевшая книжка «Feminine endings», 1991 года, ее авторка, Сюзан Маклери, пыталась показать, как «мужское» и «женское» проявляются в структуре классической музыки; что формы в музыке — это всегда метафора гендерных отношений. И приводит в пример анализ сонаты, где основная тональность считалась «мужской», побочная — «женской», и весь ее смысл - как мужское подавляет и в финале подчиняет женское. Или что «мужской» финал в музыке — это всегда резкий, утверждающий каданс, и это как бы норма, а длительное, ускользающее завершение - это «женский» тип. Мужское — «сильное», «нормальное», «определенное»; женское — «слабое», «ускользающее», «субъективное».
— Я не музыковед, но в музыке, которую я играю, я этого не слышу. Ольга Нойверт пишет абсолютно брутальные вещи. Хильда Паредес, Исабель Мундри — тоже. Кая Саариаху — вроде нежная-нежная, но надо помучиться. В пьесе Хаи Черновин fardanceCLOSE, которую я часто играю, как раз совершенно брутальный финал. «Чакона» Губайдулиной — очень тяжелая, сложная, просто с ума сойти можно.
Это все от человека зависит. Вот я играю вещь канадки по имени Энн Соутэм. У неё есть целый цикл, называется Glass Houses, он основан на идеях ковроткачества. Вот тут, действительно, феминные практики буквально вшиты в музыку. Там левая рука все время играет один паттерн, как бы на автомате, а правая рука — все время разные, и надо очень следить, чтобы не сбиться. То есть вроде бы такие женские дела, буквально как при плетении ковров. Но это совершенно не мягкая, не ускользающая музыка, а жестко-технологичная.
Я при всем желании не могу увидеть каких-то общих признаков. На марафоне будет и мягкая, мелодичная музыка, и ритмичная, и брутальная. Ну окей, сейчас многие авторы любят работать с предметами, которые бросают в рояль, но тоже не все, конечно. 120 человек — как их обобщить?
— Есть прямо противоположная и тоже очень распространенная идея — что сейчас у женщин-композиторов никаких проблем нет. Раньше — да, а сейчас среди самых влиятельных авторов в современной музыке много женщин, все их играют и уважают.
— На это я могу тебе сказать, что в программе много произведений, которые я исполняю впервые, а написаны они 10 или 15 лет назад. Написаны — и никто их не исполнил. Отличные вещи, кстати. Как ты думаешь, почему?
Никуда все это отношение не делось. И даже не только к женщинам-композиторам. И к исполнительницам, к кому угодно. Знаешь, что нас чаще всего спрашивают? «А чем ты занимаешься, ну, на самом деле?». В том смысле, что вот это все баловство — ладно, ты молодец, но живешь-то ты на что? Делаешь что, работаешь кем? Как ты думаешь, часто слышат этот вопрос наши коллеги-мужчины?
Ну, это еще может быть связано с конкуренцией. В Европе она безумная, и у людей искусства все будет только хуже, потому что денег будет становиться меньше. Но мне все равно кажется, что наши усилия не напрасны — чем больше будут играть эту музыку, тем шире будет становиться контекст и поле возможностей. До равновесия еще далеко, но может, когда-нибудь?
— То есть у этого концерта есть важный подтекст — не просто «я играю музыку женщин-композиторов», а «я ее играю, потому что больше никто не играет».
— Не то чтобы совсем не играют, но очень часто просто ради галочки. Большие оперные театры или оркестры сейчас даже пытаются следовать принципу «ни одного концерта без женщин», но все это как-то бездумно. Вот я была в Берлинской филармонии на концерте, где в первом отделении играли потрясающую вещь Ольги Нойвирт с хором мальчиков, а во втором — симфонию Брукнера. Что вообще связывает этих двух композиторов, кроме того, что они из Австрии? Это совершенно бессмысленное, механическое сочетание. Просто ради квоты.
— Я видел недавнюю статистику по репертуару 111 оркестров в 30 странах мира: доля музыки женщин-композиторов — 7.5%.
— И это еще неплохо! Но, опять же, это статистика, а как в реальности часто выглядит — играют огромную симфонию, а перед ней какую-нибудь крохотную пьесу. Это же совершенно неравнозначно. Думаю, если пересчитать по времени звучания, будет совсем грустная картина.
— Это, кстати, еще одна популярная тема в музыковедении — что женщинам традиционно отводились малые, камерные формы. Короткие пьесы, салонные жанры. А большие вещи, симфонии — это уже мужское дело.
— С этим я совершенно согласна, и одна из тем марафона как раз про это. Почему у нас такой богатый фортепианный репертуар, написанный женщинами, откуда это взялось? Потому что это дозволялось обществом. Женщины занимаются домом, бытом, рукоделием, ну и играть на фортепиано тоже должны уметь. И многие сочиняли просто потому, что дома был рояль. Конечно, к этой музыке все равно не относились так же, как к музыке, написанной мужчинами — не исполняли, игнорировали, высмеивали. Но она по крайней мере осталась зафиксированной.
А, ну и еще петь женщинам разрешалось, поэтому вокальный репертуар тоже довольно обширный, и мы поэтому решили добавить вокальные вещи в этот раз. А, скажем, скрипичной музыки не так много, это уже как бы не женское поле. В любом случае, за рамки камерного музицирования женщины выходили очень редко — писать симфонии или оперы для них было просто невозможно. Конечно, кто-то писал в стол, но это все редкие примеры.
Так что наш марафон не случайно называется «Room full of voices» — это такая комната, полная голосов, которые исторически подавлялись, замалчивались, были забыты.
— Я видел большой опрос профессионалов из разных стран, считают ли они музыкальную индустрию дискриминирующей. С этим согласились 16% мужчин — и 49% женщин. Но меня поразила даже не эта разница, а то, что половина женщин с этим все-таки не согласна.
— Это просто бытовая мизогиния. И еще, мне кажется, поколенческое. Многие авторы и авторки 50+ считают, что «женская музыка» — это стигма. Это такая ячейка для неудачников. И поэтому всеми силами от нее открещиваются. Я не женщина-композитор, я просто композитор! Я не хочу туда, я хочу, чтобы меня относили ко всем остальным — к успешным то есть. Но вот молодежь, которая так думает, я вообще не встречаю. По-моему, это немножко пережиток.
И понятно, откуда он берется. Вот мы даже когда говорим по-русски — «женская музыка»… У этого какой-то подозрительный оттенок. Что-то не то. По немецки Komponistin — это нейтрально, ничего не значит. А по-русски «композиторка» сразу вызывает негодование. Так нельзя сказать. Пианистка можно, а композиторка нет. Странно, да? Нужны конструкции типа «женщина-композитор».
Это не только в музыке так. Я читала недавно большую монографию про немецких писательниц во второй половине XX века. Их точно так же общество отсеивало, не допускало в канон.
— А у тебя есть ощущение, что мир современной музыки в Германии — это по-прежнему мужской мир? Мне иногда так кажется, когда я прихожу на концерты. Самый распространенный тип — такой немолодой, очень характерный мужчина. Кажется, что они всем и рулят.
— Тебе не кажется, так и есть. Они уйдут, но пока все так. Всем классическим мейнстримом они заведуют. Никто тебя всерьез не воспринимает — ну типа, у вас там своя ниша, занимайтесь этим где-нибудь, только подальше от нас. Даже слушать не будут. Сложно заманить критиков, прессу, кураторов. Сложно собрать людей на такой концерт. Хотя те, кто хоть раз побывал, резко меняют отношение.
— Удивительно. Многие считают, что такие концерты в Германии делать, наоборот, очень просто — тебе всегда дадут грант, напишут, поддержат.
— Я советую всем, кто так считает, попробовать реально выбить на такое грант. Очень сложно, на самом деле, получать деньги. «На женщин» не дают проще, чем на что-то другое. Надо быть настырным, настойчивым. Это сложно все. Вот в нашем проекте Тереза занимается не только режиссурой, но и всей бумажной работой — и это едва ли не самая важная роль.
— Еще раз задам тот же вопрос: если сейчас отстраниться и посмотреть на всю эту историю с марафоном — на музыку, которую ты разучиваешь, людей, которых с которыми ты познакомилась — чему тебя учит этот опыт?
— Я как-то задумалась — чем бы я хотела всю жизнь заниматься, если бы не было бы торгово-денежных отношений? И поняла, что хотела бы просто разбирать новые произведения. Вот если бы мне за это платили, я бы просто сидела и учила новые вещи, каждый день. Мне это ужасно нравится! Я никогда не читаю одну и ту же книжку, не пересматриваю фильмы, не езжу два раза в одну и ту же страну. Мне все время нужен приток нового.
С пьесами, бывает, повторяюсь, и все равно мне нужен какой-то внутренний смысл. И открывать новую музыку людям, которые никогда ее не слышали, а теперь вдруг услышали и полюбили, находить для нее слушателей — это мне оказалось очень важным. Если я хоть одного человека переманю на нашу сторону, заинтересую музыкой женщин — это для меня уже очень большое дело.
отличное интервью!