#2 Клуб берлинских старейшин

Сначала ты называешь себя берлинцем, и только потом понимаешь, куда ты вляпался на самом деле. Но дело уже сделано, ловушка захлопнулась.

Помню, когда я приехал в Берлин и, спустя несколько лет, начал называть себя берлинцем (а что было делать? Мне правда казалось, будто я вернулся домой), то всё ждал, что кто-то мне это запретит. Что появится какой-то ультраберлинец, который назовет меня самозванцем — мол, как я посмел. Что клуб берлинских старейшин проведет заседание и скоро меня этого звания лишит.

Однако вскоре я убедился, что все знакомые ультраберлинцы приехали сюда на полгода раньше меня, а прочим жителям города совершенно пофиг, кем я себя считаю. Это было мне вновинку — я родился в Петербурге и знаю, что тех, кто пытается назвать себя петербуржцем, не имея бабушки на Конюшенной площади, обычно стирают в порошок.

Сначала я порадовался этой берлинской расслабленности, а потом заметил, что многим тут даже нравится, когда кто-то приезжий внезапно говорит: ich bin ein Berliner. Я не знаю другого города, где так легко стать своим. При том, что очередность тут необычная: сначала ты считаешь себя здесь своим, а только потом понимаешь, куда ты вляпался на самом деле. Но уже поздно — ты назвал себя берлинцем.

Вопрос берлинских старейшин, тем не менее, продолжил меня занимать. Может быть, решил я, я смогу найти их в прошлом? Но, изучая берлинское прошлое, я находил только таких же понаехов, как я сам.

Большое впечатление на меня произвела история вафель Klemmkuchen, которые вот уже почти тысячу лет пекут под Берлином на странных вафельницах, напоминающих лопаты. Вафли с лопат — исконно берлинский деликатес, который сохранился буквально в нескольких деревнях — доказательство древности берлинских традиций. К сожалению, быстро выяснилось, что вафли с лопатами привезли сюда бельгийцы, заселившие холмы к югу от Берлина в XII веке. Это те же вафли, что и в Бельгии, но там их постепенно усовершенствовали до идеала, а у нас их тысячу лет просто жарят на лопатах. И если бы эти вафли обладали экспортной ценностью, бельгийцы могли бы попытаться отжать их у нас — точно как турки сейчас отжимают наш дёнер.

Потом я узнал про чешскую деревню на месте Нойкёльна (возле Рихардплац до сих пор живут люди с чешскими фамилиями), французских гугенотов, которые составляли четверть населения города и только недавно ассимилировались (забавно, что переговоры о воссоединении ФРГ и ГДР вели два берлинских француза: один де Мезьер представлял Восточный Берлин, а другой — Бонн). Знатоки могут помедитировать на громадное средневековое еврейское кладбище, которое раскопали в цитадели Шпандау.

Давайте признаем очевидное: люди не очень стремились жить на этих болотах, и раз в пятьдесят лет сюда звали иностранцев, которым где-то жилось еще хуже. Ну а что? Мы живем не на Лазурном берегу.

Быть берлинцем не означает все время есть вкусные вафли с лопаты. Знакомый с радостью переезжает в Лондон из Берлина — с таким облегчением, словно вылез из-под могильной плиты. Там красивые дома, и не надо учить немецкий. Хорошо, но я — берлинец, говорю я и закрываю фейсбук. Тут же слышу, как кто-то жалуется: город стремительно теряет свою культовость и погружается в нищебродство, туристы не приезжают, техно-клубы надоели, но заменить их нечем, квартиру не найти. Метро не ходит, наконец. А теперь еще и половину городского бюджета урезали. Что, не так? Всё так. Но дело в том, что я — берлинец. Выхожу, иду по ноябрьской улице, промозглый сырой ветер пробирается под пальто. Неприятно, но я — берлинец. Так тут бывает.

По пути снова открываю соцсети — читаю недавно приехавших в город людей по имени Илья — Яшина и Красильщика. Один вообще не хочет иметь с Берлином ничего общего, мечтает о Москве и сильно тоскует. Другой всё для себя решил, учит по сотне немецких слов в день, готовится к экзамену на получение гражданства и пересказывает статьи Die Zeit в своем телеграм-канале. Все остальные раскиданы между этими двумя Ильями, и я это хорошо понимаю: порой ты всё это ненавидишь, порой мучительно любишь. Такой город — тут не может быть ничего среднего. Или божественно, или полный ад. Рано или поздно кто-то из них скажет: «я — берлинец». Обсудим этот вопрос на сегодняшнем заседании клуба.

Вхожу в дом — тут вкусно пахнет вафлями, старейшины смотрят на меня.